На ночь глядя — немного свежей смеси о жанрах.

Итак, научная фантастика, фэнтези и приключенческий роман (который существует намного раньше). Где граница и есть ли она?

Например, если научная фантастика сводится к инопланетянам и т.п., то истории Лавкрафта — НФ. Ведь описанные им Древние не какие-то потусторонние твари, а инопланетяне с необычными свойствами. И марсианский цикл Берроуза тоже окажется НФ. Хотя, конечно, любому внимательному читателю очевидно, что это просто приключенчество, просто на Красной Планете.

На засилие “по сути фэнтези” и “по сути приключенческих романов” среди лауреатов престижных НФ-премий жаловался ещё Станислав Лем. Он же отмечал, что настоящую фантастику (о том, как новые открытия меняют общество) пишут в основном странные авторы вроде Филипа К. Дика и Сэмюэля Дилэни.

О разделении НФ и фэнтези написано много, в том числе такими корифеями как Суэнвик. Но давайте посмотрим с другой стороны — а где граница между фэнтези и историями про попаданцев с одной стороны и старинным приключенческим романом с другой? В конце концов, чем Тарзан не попаданец в джунгли?

Для этого надо взглянуть на морфологию жанра.

Первым современным европейским романам иногда называют первый том “Дон Кихота” (1605). На радость постмодернистам, уже он был пародией — на рыцарские романы. Впрочем, рыцарскими романами, поэмами и прочим полнится весь XVIII век.

Наследовал ли Толкиен рыцарскому роману? И историческому (который Честертон называл “приключениями школьника, попавшего на карнавал”)?

Безусловно. Как и их предшественникам — кельским легендам из “Мабиногиона”. И греческим романам про путешествия в удивительную Эфиопию. И т.д., вплоть до Гомера.

Но!

Фэнтези принципиально отличается и от “Махабхараты”, и от “Амадиса Галльского”, и от “Неистового Роланда”. Оно — дитя и наследник более поздних эпох. Это и сложный внутренний мир персонажей — наследие романтизма. Это и главный герой — маленький человек. В “Хрониках Нарнии” действуют дети из нашего мира, во “Властелине Колец” главный герой — Фродо, а не Арагорн.

И при этом — пришедшая от средневековых историй крайне жёсткая этическая привязка. Без полюсов добра и зла фэнтези не бывает. Иначе весь “Властелин Колец” можно было бы разрешить одним авианалётом орлов.

Поэтому мы можем пойти вслед за Лемом — большая часть фэнтези совсем не фэнтези, а просто приключенческие истории в экзотическом антураже. Например, легко заметить, что цикл про Гаррета Глена Кука — это просто Ниро Вульф и Арчи Гудвин в других декорациях.

Что же касается попаданцев, то это попросту романы воспитания. Но у наших современников нет образа желаемого будущего. Поэтому остаётся править прошлое и параллельные миры.

Настало время собрать все рассыпанные где попало заметки в один авторский блог.

Этим и займёмся.

Само собой, заметок в других местах было намного больше. Но глупые, устаревшие, утратившие актуальность включать не стал.

А вот ранние заметки по странным экономическим учениям оставил. Пусть останутся как пройденный этап.

Лежит в своей палате и думает о том,
Как победить пришельцев Юрий Петухов.
Вчера ему в палату приходил Чубайс,
Смеялся и вручил межзвёздный аусвайс.

- Алло, профессор! Нам сообщили, что вы — куратор северокорейской разведки в России.

Мы, конечно, знаем, что это не вы. Но, на всякий случай, интересуемся — а как вы думаете, кто настоящий куратор?

Только сейчас открыл для себя Коляду и его Коляда-театр. Читаю и поражаюсь.

Тут совершенно применимо: “они хочу свою образованность показать и всё время говорят о непонятном”. Пьеса про художника, который пишет в беспамятстве и потому запутался в жене, в своих проблемах — ну, такой творческий-претворческий человек, что в грезы уходит и с трудом возвращается.

Хочется спросить у Гули: а ты много таких видела? Да нет таких. Если только какие-то тусовщики, болтуны, которые из себя поэтов-писателей изображают. А так — обычно писатели все — вменяемые люди: нормально спят, говорят, может — рассеянные иногда, о чем-то думают о своем, но и то — редко такое я видел. А тут — ну просто сумасшествие какое-то и так всё запутанно, что не разберешь, кто есть Люба, а кто есть Таня, кто кого убил (да и зачем убивали там? Да и убивали ли? Это его фантазии? Так он детективы пишет? Что ж так в нирвану уходить, говна-то — сел, да и написал детективчик).

Коляда, как всегда, точен в рецензии на малоудачную пьесу

 

Чёрный вертолёт был неисправен. Пришлось ехать на чёрных джипах.

3 июня к кирпичному дому, который Виннер арендовала за 550 долларов в месяц, подъехали десять черных джипов с затонированными стеклами. Оттуда вышли сотрудники ФБР, предъявили девушке объявление в разглашении секретной информации, забрали ее мобильник и увезли с собой

Воспоминания мои в основном зимние, потому что весной я удирал из Парижа куда-нибудь на природу или на море. В четыре утра я уже был на ногах. Не забывайте, за день я должен был отстучать свои восемьдесят страниц рукописи!

Нужен приключенческий роман? Я наугад раскрывал Энциклопедию Ларусса. Вот массивный, почти неведомый треугольник Африки… А почти в самом его центре район Великих водопадов… Готтентоты… Пигмеи… Неведомые растения, названия которых похожи на песню; например, если не ошибаюсь, Wel­chitschia Mirabelis, и уж оно-то просто обязано быть чем-то совершенно необыкновенным. Мне уже виден роман… Он будет называться «Карлики Великих водопадов», потому что я мгновенно представляю себе, как копошатся, подобно муравьям, в неустроенной, еще совсем первобытной вселенной пигмеи ростом с ребенка. Я живу в поразительном мире, и именно об этом поразительном мире требуют написать маленькие и даже не очень маленькие дети. И вот, сидя спиной к огню в доме на пышной Вогезской площади, являющейся одним из шедевров архитектуры XVII века, я проживу три дня в африканских джунглях, буду встречаться со львами, со стадами слонов и буйволов, с гориллами и гремучими змеями!

Я рассказываю истории, рассказываю их самому себе. Понимаете? Если завтра меня потянет в Азию, я напишу «Тайну лам» или «Ши Мацзин, жертвоприноситель», а потом переберусь в Тихий океан, побываю всюду, куда позволит мне забраться Ларусс, вплоть до вашей страны, где я переживу в воображении мрачную историю «Око Юты», а немного спустя еще одну — в стиле Рокамболя — «Чикагские гангстеры»; там будут и небоскребы, и автоматные очереди.

Я учусь рассказывать; рассказываю, возможно, неумело, ограниченной группе читателей, которая не желает, чтобы нарушали ее привычки. Каждую неделю новый роман, и всякий раз он адресован новому читателю: сегодня пятнадцатилетним мальчикам или сентиментальным женщинам, завтра любителям острых ощущений или охотникам до экзотики. Так, не сходя с места, я объехал весь мир. И клянусь вам, мир этот был прекрасен. Он ведь был ненастоящий. Был сложен из кубиков специально для читателей, которые не желают разочаровываться.

Время от времени где-нибудь в середине главы, в диалоге или описании, я пробовал поупражняться, для самого себя, в более изощренном письме точно так же, как играют гаммы, и никто ни разу не обнаружил эти фальшивые ноты в моих народных романах. Я учился честно, терпеливо и одновременно начинал жить.

Жорж Сименон

Прочитал “Моё дело” Веллера. Это его автобиография от рождения до первой книги в Эстонии.

Мне нравятся некоторые его рассказы и роман “Приключения майора Звягина” (он, как минимум, нешаблонен). Другие романы не нравятся. “Всё о жизни” не нравится сильно.

А эта книга просто хорошая.

Описание семинаров Б. Стругацкого многое объясняет.

Рассказ “Гуру” я очень люблю, Как и следовало ожидать, он вымышлен от первого до последнего слова. И вызвал бешенство Довлатова, который не одобрял слишком разговорный язык.

Довлатова можно понять. Это человек предыдущего поколения. На момент появления Веллера оно уже уходило.

Поколение Веллера тоже уходит. И всё равно продолжаются попытки подражать Довлатову.

- Как только писатель впадает в неформальное литературное общение и начинает обсуждать с коллегами события мировой литературы — он начинает жить в вакууме. Между ним и нормальной жизнью отблескивают стеклом стенки профессионального аквариума. Письменники варятся в собственном соку, и сок смешан из жидкостей их некрасивых тел. Как-то пили мы с девчонками из союзписательского машбюро, и я предложил им представить их клиентуру на пляже в плавках. Так самую юную и хорошенькую Ленку стошнило.

Жить среди идиотов еще не означает благотворительность.

Друзья мои естественным порядком были из однокашников и ровни.

Грех гордыни я не одобряю, но Ленинградская писательская организация позиционировалась в моем литературном пространстве как инвалидская команда капитана Миронова в Белогорской крепости. И пушкинская ассоциация здесь есть честь.

При любом раскладе я рассматривался как претендент на место в кормушке, славе, издательских емкостях. Эмбрион-конкурент. Давить в зародыше!

Помогали? Заведомым неудачникам и перестаркам. Демонстрируя свою доброту и страхуясь от вытеснения талантами.

Интересные умные разговоры о литературе — горячие, изощренные, с полетом эрудиции до утра — я отговорил еще в университете. Я был чемпион по разговорам об умном. А у нас были толковые головы! Ну так каждому овощу свой фрукт. Детская болезнь левизны в гомосексуализме.

Пустословие мне обрыдло. А единомышленники редки и встречаются не в том лесу, что ленинградские советские писатели.

- Но были же писатели непечатающиеся, работающие в стол. Советская власть давила таланты, но они были, и работали как могли! Неужели среди них вам тоже никто не был интересен?

- Любому интересен клад, и кладоискателями заполнены целые палаты в дурдомах. Я не пересекался с вывихнутыми людьми. Если сразу воспринимал кожей, что на человека нельзя положиться в пампасах, в драке, что он не станет любой ценой тянуть доверенное дело, за которое поручился, — он был противен. Андеграунд — были люди с ущербным мировоззрением. Понимаете: среди них не было Ромео и Джульетт, д’Артаньянов и Робин Гудов, Растиньяков и Гракхов. Был комплекс неполноценности и болезненный снобизм. Большинство людей шло у них за серое быдло, добившиеся успеха — за продажных коммунистических конъюнктурщиков; психика их была ущербна, они были не энергичны, не храбры, не красивы, не чистоплотны. Не образованны и не умны. Второсортные снобы-творцы делали искусство для второсортных снобов-потребителей.